Потеря. Рассказ.
Домыв посуду после поминок и подтерев пол, соседские бабы наконец-то ушли домой. На лавке у стола, где недавно ели и пили за упокой рабы Анны, одиноко сидел новоиспеченный вдовец. Он был стар, но все еще был крепок и бодр, и потому бабы, уходя из его дома, судачили и гадали — женится ли старик или нет, а если женится, то на ком? В их селе было много вдов, и каждая считала, что именно она ему подойдет.
Рыжий жирный кот, любимец покойной, уже который раз подходил к старику, терся об его ноги и обиженно отходил к печи. Его глиняная плошка, обычно полная молока, снова оказалась пустой, и к тому же уже два дня мягкая хозяйкина ладонь ни разу не гладила его по пушистым бокам. Это было так обидно и непривычно.
Пересилив навалившуюся усталость, вдовец встал и подошел к окну. Вытянув шею, он напряженно глядел в сторону калитки, ему все время казалось, что вот еще немного, и в комнату войдет жена. Он так этого ждал и желал, что совершенно ясно и четко услышал ее голос, ее говор, она говорила, что уже давно пора корову доить. От столь желанного миража сердце старика гулко застучало, он кинулся к двери и с силой ее распахнул. Тяжело дыша, Архип осмотрелся — двор был абсолютно пуст. Трясущимися руками он прикурил самокрутку и буквально осел на ступеньку крыльца — никто теперь на него не будет ворчать за то, что он много курит, и никому до него больше дела нет.
Сгорбившись и не замечая падающего под ноги пепла, Архип задумался о своей жене. Жена его, Анна, была характерная и суровая баба, с ней и в сельсовете не спорили никогда. Все его Анну боялись, но только не он. Когда она шумела, по делу или по привычке, Архип курил и молчал, а иногда начинал петь. Пел: «Очаровательные глазки, зачем сгубили вы меня», — и Анна тут же начинала смеяться. Песня обескураживала и почти всегда успокаивала жену. Докурив и бросив бычок в жестянку, он тут же следом раскурил другую. Анна его не всегда была агрессивной и суровой, характер ее испортился после того, как они схоронили сына. На похоронах ее отливали водой, но, глянув на гроб, она тут же падала без сознания. Первые дни она ночевала у сына на могиле. Уж он уговаривал ее и даже плача стоял на коленях — она все равно не уходила от могильного холма.
Время шло, и стало немного легче, по крайней мере, он уже не видел каждый день ее слез. Взамен этого она чуть что начинала на всех кричать. Кричать она могла пронзительно, громко и сердито, и при этом лицо ее белело как снег. Поднявшись со ступенек, Архип поплелся в дом, ему вдруг очень сильно захотелось думать о ней, вспоминать ее, старую и молодую. Шевеля губами и бровями, Архип стал усиленно считать, сколько же они прожили вместе лет, получилось много — более полвека! Неожиданно для себя он увидел ее совсем молодой, вернее, очень юной — не более семнадцати лет, с точеными белыми руками, тонкой талией и длинной русой косой. От такого щедрого подарка памяти старик буквально замер, боясь ненароком моргнуть, дабы не прогнать дивное воспоминание.
Он четко, до мелочей вспомнил свое долгое ухаживание за ней и еще страх, что она возьмет и прогонит его, а замуж выйдет за Петьку, который сох по ней, как и он. Тот пронзительный страх, пережитый им полвека назад, вспомнился так реально и живо, что у него заломило грудь и заныла душа. Он глухо застонал. Непонятно откуда на него повеяло ароматом яблок, старик оглянулся по сторонам, он хорошо знал этот запах — так пахла она, его жена. Память услужливо являла ему все новые, давно забытые события, словно желая закатить ему небывалый пир сладостных ощущений. Череда их сменялась, и он, обмирая, утопал в этих воспоминаниях. Вот он, долговязый и худой, в штопаной синей фуфайке мечется по двору, слабовольно закрывая руками уши, чтобы не слышать мучительных криков рожающей жены. Она кричит так, что у него от жалости встают дыбом волосы!
Потом ему вспомнилось ее румяное, совершенно счастливое лицо с опущенными, такими густыми и длинными ресницами, каких он больше уже никогда и ни у кого не видел. Она кормила полуспящего младенца и так смотрела на этого крошечного человечка, что он ее приревновал!
День подошел к закату, взгляд Архипа упал на стакан с водой, прикрытый куском хлеба. Чтобы не видеть его, покачиваясь из стороны в сторону, будто пьяный, старик вошел в комнату, где они совсем недавно спали с женой, комната была пуста. Архип тупо уставился на все еще закрытое простыней трюмо и только тут всем своим существом полностью осознал — жены больше нет! Из приоткрытой дверки старого платяного шкафа выглядывал краешек ее платья. Не вполне понимая своих действий, вдовец стал перебирать плечики, на которых сиротливо висели платья жены, и они пахли той, которая уже никогда к этим вещам не прикоснется.
«Аня! — позвал старик, — Аня!», — и зарылся лицом складках черного платья. Прошло полчаса или больше, а он все не мог выпустить его из рук, будто оно было незримой последней нитью, которая связывала их. Платье было совсем старое, с вязаным, пожелтевшим от времени воротничком, и он хорошо помнил его, в нем она хоронила их единственного сына. Да, именно после той беды жена совершенно изменилась, став из веселой, озорной хохотушки агрессивной, крикливой и вечно недовольной бабой. Соседки не дружили с ней, вернее, не понимали, а он ее понимал и всегда жалел. Скрипнула входная дверь, и Архип услышал, как его окликнула Настасья, их соседка и его жены первый враг. Они вечно ссорились, оскорбляя друг друга, а теперь вот Настасья так смело и уверенно вошла в их дом, вошла так, как будто знала, что теперь она будет здесь всему голова. Расхаживая по половикам в обуви (чего не выносила жена), Настасья заглядывала по углам и весело щебетала:
«Слышь, Архип, ты чего без света сидишь? А я тут зашла спросить, что ты будешь с коровой делать? Тебе ведь одному много не надо, или ты еще раз хочешь жениться?»
Архип понимал этот зазывный смех, и этот смех его раздражал. «А что? — продолжала она. — Ты еще мужик хоть куда, и мы бы с тобой были очень славной парой. Анька-то твоя, дело прошлое, больно уж горластая была, ты, поди, рад, что теперь в покое поживешь?»
Архип оторвал руки от черного платья, ноги его не слушались, но он все же подошел к Настасье и, взяв ее за костлявые плечи, подтолкнул к двери. Та, видимо, хотела возмутиться, но не стала, что-то в выражении лица вдовца подсказывало ей, что лучше молчать и бежать. Бежать из этого дома, где у человека такие безумные глаза.
Он долго плакал, прежде чем уснуть. Но даже во сне все его тело содрогалось, и он тяжело стонал и вздыхал. Целый мир, да и никто в этом огромном мире не сможет никогда заменить ему вечно уставшую и сердитую, его ненаглядную и такую несказанно дорогую потерю — жену..